Читать интересную книгу Бессмертники — цветы вечности - Роберт Паль

— О памяти не надо, Литвинцев, на нее я пока не жалуюсь. Вспомните-ка лучше, голубчик, как вы четвертого февраля попали на квартиру к инженеру Беллонину и что там делали?

— Я — и чтоб к господину инженеру? — вполне искренне удивился арестант. — В квартиру? Да кто я, по-вашему, таков, чтоб с господами инженерами знаться?

— Отвечайте но делу, Литвинцев!

— В жизни ни с одним инженером не знался. Вот с боцманом…

— Отвечайте четко и ясно: инженера Беллонина знаете?

— Никак нет, ваше благородие.

— В квартире его бывали?

— А как это можно?

— Отвечать!

— Нет, не бывало такого.

— Где она находится, знаете?

— Представить себе не могу.

— Подумайте хорошенько!

— Так думать не приходится…

— А где вас полиция арестовала, помните?

— Глазами помню. Большая улица, двор, а в глубине двора, этак на отшибе, — уборная. Хорошо хоть нужду справить успел, не то бы беда стряслась, извиняйте за грубость. Я поначалу так было и подумал: за то и взяли, что без спроса в чужую уборную сходил. А что мне было делать? К себе в Киселевку бежать?

Столько и так простодушно никто из арестантов в этом кабинете еще не говорил. Похоже, этот бродяга даже не подозревает, что ему грозит. А впрочем, что ему может грозить, если никаких улик за ним нет? Вот посадить бы сюда самого Ошурку, пусть бы повозился со своим товаром! Нахватал на улице всякого сброду — готово дело! А дела-то, настоящего дела как раз и нет!

Устав от разговорчивого арестанта, ротмистр малость передохнул, еще раз от души отругал выскочку Ошурку и приказал ввести инженера.

Беллонина ему было искренне жаль. Умный интеллигентный человек, участник японской кампании, офицер, а дал обмануть себя каким-то проходимцам с вымышленными именами.

— Так кто же мог предположить, что этот Трапезников окажется таким непорядочным человеком, — натурально переживал Беллонин. — Кроме того, подобные собрания проходят нынче по всей России. Манифестом государя и специальным законом это предусмотрено.

— Совершенно верно, предусмотрено. Но с предварительного разрешения губернатора и чинов полиции, любезный Николай Никитич!

— Вы так полагаете, господин ротмистр?

— Не полагаю — знаю. Мне это по должности положено. А вы, поди, и разрешения у этого Трапезникова не спросили?

— Не спросил. Даже если бы и было такое разрешение, все равно не спросил бы.

— Потому что не знали порядка?

— Не знал. Видит бог, не знал. И готов понести за это заслуженную кару. Так и передайте господину полковнику: очень винюсь.

— Передам, непременно передам. А для вас это — урок!

Материала о личности, образе жизни и характере деятельности Лидии Бойковой в жандармском управлении было немало. Проанализировав и сгруппировав его по отдельным графам, Леонтьев получил следующее.

Бойкова Лидия Ивановна, дворянка, тридцати трех лет. Родилась в Калужской губернии, в Литвинском уезде, в имении Алферова. Окончила прогимназию в Калуге. Затем — педагогические курсы в Москве. Домашняя учительница. Дает частные уроки, чем и живет. Муж — дворянин Михаил Петрович Бойков, тридцати четырех лет, местожительство его неизвестно: находится на каторжных работах. Имеет трех дочерей Галину — 12 лет, Надежду — 10 лет, Анастасию — 6 лет. Из родных имеет: мать, трех братьев и двух сестер. Один из братьев — земский начальник, другой — акцизный чиновник, третий — секретарь присутствия по воинской повинности. Имение в 306 десятин заложено в Дворянском банке…

«Обычная для нашего времени дворянская семья, — размышлял над документами ротмистр Леонтьев. — Все выбились в люди, служат Отечеству, делают полезное дело. И как в этой нормальной добропорядочной семье могла появиться личность с совершенно иными взглядами и убеждениями? Причем — среди женщин! Или дело тут не в семье, а в воспитании, так сказать, общественном? В прогимназии училась вдали от дома, в гимназии и на курсах — тоже. Считай, с раннего детства вне семьи, вне ее доброго, устойчивого влияния. Однако без влияний — полезных или дурных — юность не обходится. Не обошлось и тут. И вот результат: женщине всего тридцать три года, и тринадцать из них прошли под строгим присмотром полиции. Много ли счастья в такой жизни?

«С Николаем Никитичем Беллониным, — читал он ее показания, — и его женой я совершенно не знакома. В квартиру Беллониных я попала совершенно случайно: спросить относительно урока, о котором узнала от своих знакомых. О том, что там проходило какое-то собрание, я не знала. Личности задержанных вместе со мной мне совершенно неизвестны… Ни к какой социалистической партии вообще, а к уфимской организации Российской социал-демократической рабочей партии в частности, я не принадлежу; если у вас на этот счет имеются какие-либо сведения, то я считаю их ложными. Деньги, двести рублей, отобранные при обыске в квартире, прошу вернуть и передать моей старшей дочери Галине…»

— Трое детей, а все туда же, в революцию, — покачал головой ротмистр. — И чего не сидится, чего неймется? Сначала мужа потеряла, сейчас, глядишь, и детей потеряет… А все из-за чего?

Через день о результатах проведенных допросов Леонтьев докладывал полковнику Яковлеву. Тот на спеша ознакомился с бумагами и, неодобрительно взглянув на своего помощника, протянул:

— Не густо, батенька мой, не густо… Чем порадуете еще?

Ротмистр хладнокровно пропустил мимо ушей это ехидное «порадуете» и доложил то, к чему пришел сам.

— Об окончательных выводах, господин полковник, говорить пока рано, однако, насколько позволяют судить уже имеющиеся материалы, с той или другой степенью уверенности можно прийти к следующему суждению…

— Ох, Леонтьев, Леонтьев, — сморщился за столом полковник, — вам бы с таким лексиконом не жандармом, а адвокатом служить. Давайте-ка без этих виляний и ухищрений, терпеть не могу этого дурацкого языка!

— Виноват, господин полковник, но…

— Продолжайте, как умеете, бог с вами. Слушаю.

«Вот так всегда, — пожалел себя обиженный ротмистр, — только начнешь мысль развивать, а тебя — будто поленом по голове. Ну, не солдафон ли? А еще в генералы метит!..»

Далее он говорил не столь блестяще, но более уверенно.

— В том, что собрание было, никаких сомнений нет. Кстати, инженер Беллонин этого и не отрицает. Характер его тоже ясен, но было бы куда лучше, если бы я смог допросить ораторствующего на подобных предвыборных собраниях Трапезникова. К вам, господин полковник, его, очевидно, уже доставляли?

О Трапезникове он напомнил с умыслом, хотя отлично знал, что этот человек по-прежнему неуловим. Видя, какую кислую мину состроил при этом имени его начальник, ротмистр почувствовал себя в какой-то степени отомщенным и продолжал уже в более приятном настроении:

— Конечно, без Трапезникова многое остается неясным, так как Беллонин никого из присутствовавших у него на квартире не знает. Сам он, к слову сказать, человек вполне порядочный и глубоко раскаивается в своей ошибке, что и просил вам передать.

— В чем он видит свою ошибку?

— В том, что не знал порядка проведения предвыборных собраний и нарушил закон.

— И вы верите этой сказке?

— Да, я испытываю к нему чувство доверия, господин полковник. Во-первых, человек интеллигентный, уважаемый, во-вторых, бывший офицер, участник войны с Японией…

— Ну, батенька мой, это не аргумент! — прервал его полковник. — С этой войны многие нижние чины и офицеры вернулись революционерами… Однако, продолжайте, я слушаю.

— Что касается арестованных женщин, то все они вне всякого сомнения социал-демократки и на тайном собрании присутствовали. Правда, пока это лишь умозрительное заключение, так как неопровержимых улик нет, а пристав Ошурко не удосужился захватить их непосредственно в квартире. Сами они, и прежде всего известная вам Бойкова, свое участие в собрании и принадлежность к партиям категорически отрицают.

— А вы хотели бы, чтобы они сами вам во всем признались? С настоящими революционерами такого не случается. Что, кстати, обнаружено у них по обыску?

— У Бойковой — три брошюры тенденциозного характера. У Мутных — политическая библиотека из сорока девяти названий. У Бычковой — одна сомнительная рукопись.

— Да, не густо… А о мужской части арестантов что скажете, ротмистр?

— О Беллонине я уже сказал. Из уже известных управлению личностей имеется один Трясоногов. Остальные — молодые рабочие семнадцати-двадцати лет. Есть один беспаспортный бродяга… Словом, Ошурко тут явно перестарался, похватал кого надо и кого не надо.

— А кого, на ваш взгляд, было  н а д о, ротмистр?

— Прежде всего  т о г о  с а м о г о  Трапезникова, господин полковник.

— Мда… ищет полиция сего оратора, ищет… А пока прочтите-ка, что она ответила на мой запрос. Это вам пригодится.